Четыре тысячи недель. Тайм-менеджмент для смертных - Оливер Беркман

Хартиг не уклонился от противоречивых последствий своих результатов. Он считает, что людям нужен не индивидуальный контроль над своим расписанием, а то, что он называет "социальным регулированием времени": большее внешнее давление, заставляющее их использовать свое время определенным образом. Это означает большую готовность подчиняться ритмам общества; больше традиций, таких как субботы прошлых десятилетий или французский феномен больших отпусков, когда почти все замирает на несколько недель каждое лето. Возможно, это даже означает принятие большего количества законов, регулирующих время, когда люди могут работать, а когда нет, как, например, ограничения на работу магазинов по воскресеньям или недавнее европейское законодательство, запрещающее некоторым работодателям отправлять рабочие электронные письма в нерабочее время.

Во время рабочей поездки в Швецию несколько лет назад я столкнулся с микроуровневой версией той же идеи в виде fika - ежедневного момента, когда все на данном рабочем месте встают из-за стола, чтобы собраться за кофе и пирогом. Это событие напоминает хорошо посещаемый кофе-брейк, за исключением того, что шведы могут слегка обидеться - что эквивалентно тому, как если бы не швед сильно обиделся - если вы предположите, что все дело в этом. Потому что во время fika происходит нечто неосязаемое, но важное. Обычные разделения отходят на второй план; люди общаются, не обращая внимания на возраст, класс или статус в офисе, обсуждая как рабочие, так и нерабочие вопросы: на полчаса общение и дружелюбие берут верх над иерархией и бюрократией. Один топ-менеджер сказал мне, что это самый эффективный способ узнать, что на самом деле происходит в его компании. И все же это работает только потому, что участники готовы отдать часть своего индивидуального суверенитета над своим временем. Если вы настаиваете, то можете сделать паузу на кофе в другое время. Но при этом могут быть подняты брови.

Другой способ понять, насколько нам выгодно отдаться общинному времени - осознаем мы это или нет, - это понаблюдать за тем, что происходит, когда людям насильно мешают это сделать. Историк Клайв Фосс описал кошмар, который произошел, когда руководство Советского Союза, охваченное желанием превратить нацию в одну потрясающе эффективную машину, взялось за реинжиниринг самого времени. Советы долгое время вдохновлялись работами эксперта по эффективности Фредерика Уинслоу Тейлора, чья философия "научного управления" была направлена на то, чтобы выжать максимум возможной производительности из американских фабричных рабочих. Но теперь главный экономист Иосифа Сталина Юрий Ларин разработал, как кажется в ретроспективе, смехотворно амбициозный план, согласно которому советские заводы должны были работать каждый день в году, без перерывов. Отныне, объявил он в августе 1929 года, неделя будет длиться не семь, а пять дней: четыре дня работы, а затем один день отдыха. Однако, что очень важно, идея заключалась в том, что не все рабочие будут следовать одному и тому же календарю. Вместо этого они будут разделены на пять групп, обозначенных цветом - желтый, зеленый, оранжевый, фиолетовый, красный, - каждой из которых будет назначена своя четырехдневная рабочая неделя и однодневный выходной, так что работа не будет прекращаться даже на один день. При этом, как утверждали советские власти, пролетариат также получит многочисленные преимущества: более частые выходные дни, меньшая переполненность культурных учреждений и супермаркетов за счет более стабильного потока покупателей.

Но главный эффект для рядовых граждан СССР, как объясняет писательница Джудит Шулевиц, заключался в уничтожении возможности социальной жизни. Это был простой вопрос расписания. Два друга, отнесенные к двум разным календарным группам, никогда не могли свободно общаться в один и тот же день. Мужья и жены должны были быть приписаны к одной группе, но часто этого не происходило, что создавало сильную нагрузку на семьи; по понятным причинам нарушались и воскресные религиозные собрания - ни то, ни другое не представляло проблемы с точки зрения Москвы, поскольку миссия коммунизма состояла в том, чтобы подорвать соперничающие центры власти - семью и церковь. (Э. Г. Ричардс, историк, который вел хронику эксперимента, отметил, что "вдова Ленина, в хорошей марксистской манере, считала воскресные семейные встречи достаточно веской причиной, чтобы отменить этот день"). Как довольно смело жаловался один рабочий в официальной газете "Правда": "Что нам делать дома, если жена на заводе, дети в школе, и никто не может прийти к нам? Что остается, как идти в общественную чайную? Что это за жизнь такая, когда праздники бывают посменно, а не для всех рабочих вместе? Это не праздник, если его приходится отмечать в одиночку". Реорганизованная рабочая неделя просуществовала в той или иной форме до 1940 года, когда от нее отказались из-за проблем с обслуживанием техники. Но не раньше, чем советское правительство непреднамеренно продемонстрировало, что ценность времени зависит не от его количества, а от того, насколько вы синхронизированы с теми, кто вам наиболее дорог.

Не разлучаться во времени

Есть и еще более сильное чувство, когда время кажется более реальным - более интенсивным, более ярким, более наполненным смыслом, - когда вы синхронизированы с другими людьми. В 1941 году молодой американец по имени Уильям Макнилл был призван в армию США и отправлен на базовую подготовку в лагерь на пыльных просторах техасского кустарника. Номинально его задачей было научиться стрелять из зенитных орудий, но поскольку в лагере на тысячи курсантов было всего одно такое орудие, да и то не полностью исправное, офицеры, отвечавшие за подготовку, заполнили длинные отрезки пустого времени традиционными военными марш-бросками. На первый взгляд, как понимал даже такой новичок, как Макнилл, подобные упражнения были совершенно бессмысленны: ко времени Второй мировой войны войска перевозили на большие расстояния на грузовиках и поездах, а не пешком; а в эпоху пулеметов заниматься формальным маршированием в пылу сражения означало, по сути, просить врага убить вас. Поэтому Макнилл оказался не готов к тому, как опыт марша с однополчанами ошеломил его:

Бесцельно маршировать по строевому плацу, раскачиваясь в соответствии с предписанными военными позами, сознавая лишь, что нужно идти в ногу, чтобы правильно и вовремя сделать следующий шаг, было как-то приятно. Слов не хватает, чтобы описать эмоции, вызванные длительным движением в унисон, которое вызывают занятия строевой подготовкой. Мне вспоминается ощущение всепроникающего благополучия; точнее, странное чувство расширения личности, некоего раздувания, становления больше, чем жизнь, благодаря участию в коллективном ритуале... Двигаться бодро и в такт было достаточно, чтобы мы чувствовали себя хорошо, были довольны тем, что двигаемся вместе, и смутно довольны миром в целом.

Этот опыт запомнился Макнилу, и